Это было безумием. Ядовитый Огонь лишил его рассудка.

Будь у нее голос, она бы закричала.

Ибо увидела на его лице ту ужасавшую ее жертвенную улыбку. Но почти сразу же она поняла, что ей нет необходимости видеть ее. Опустошитель мог многое, но одно было не в его власти – заставить свою жертву не осознавать себя. Из его же воспоминаний она знала о том, как былые жертвы, оставив тело во власти мокши, ускользали в беспамятство. Моральный паралич, сделавший Линден легкой добычей мокши Джеханнума, теперь мог стать ее единственным прибежищем. Для этого ей только и требовалось, что перестать цепляться за собственное «я». И тогда она будет избавлена от необходимости видеть неизбежный конец – видеть, как он уступит.

Именно к этому с алчущим ликованием побуждал ее Опустошитель. Он получал удовольствие от надругательства над ее личностью, но, пока оставалось самосознание, от него требовались усилия, чтобы сохранять власть над ней.

Так не стоило ли ей отречься от себя и оказаться, наконец, в безопасности, как чувствовала она себя в безопасности, оказавшись в клинике после самоубийства отца. В полной безопасности, какую дает смерть. То был единственный возможный выбор, и она отвергла его.

Отвергла, собрав всю остававшуюся волю и страсть.

Она уже потерпела неудачу с Джоан, испугалась до смерти одного лишь вида оскверненного Марида, а прикосновение Гиббона лишило ее разума и воли.

Но с той поры она научилась бороться.

В пещере Первого Дерева Линден впервые прикоснулась к Силе и осмелилась использовать ее против столь немыслимой – хотя и чуждой всякой морали – мощи, что ужас парализовал ее до тех пор, пока Финдейл не сказал ей, что поставлено на карту. А в Зале Даров близость самадхи Шеола обманывала и устрашала, крутила в водовороте овеществленного зла, так что она едва осознавала, где быть и что делать. Но выбор оставался за ней.

«Нет!» – твердо сказала себе Линден, ничуть не беспокоясь о том, слышит ли ее Опустошитель. Потому что в ней нуждались друзья. И Ковенант – если не в Зале Даров, то уж во всяком случае до случившегося у Финдейла. И потому, что для нее была важна сама способность принимать важные решения. Она воспринимала эту способность как силу, почерпнутую из какого-то внешнего источника, но находящуюся в ней самой.

И сдаваться она не собиралась. Ибо по-прежнему была нужна Ковенанту, несмотря на то, что пребывала во власти Опустошителя и не имела никакой возможности даже заговорить с ним.

«Я отдам ему кольцо», – так он сказал. Остановить его Линден не могла. Однако, если он, отказавшись от себя, позволит увлечь себя на ведущую в никуда дорогу, не останется никого, кто, хотя бы пожелал его остановить. Поэтому она сносила боль. Мокша Джеханнум заполнял тошнотой каждый ее нерв, отравлял ядом каждое биение сердца, разрывал ее в клочья каждым движением. Она сознательно цеплялась за свое «я» и отказывалась от покоя, сознательно отдавала себя на нестерпимые мучения, лишь бы сохранить способность видеть. И надежду попытаться.

– Отдашь? – со сдавленным смехом вымолвили ее уста. – Поздновато ты пришел к мудрости, жалкий низкопоклонник.

Даже в ее нынешнем положении Линден ощутила негодование – Ковенант никак не заслуживал такого прозвания. Но мокша язвительно насмехался над ним.

– Однако твое конечное унижение было предречено заранее. Ты ведь дрожал за свою жизнь, когда угодил в лапы пещерников? И правильно делал – эти простофили непременно убили бы тебя, а уж выманить у них кольцо не составило бы труда. С момента твоего призвания все твои надежды были не более чем глупостью и безрассудством. Все пути вели к торжеству Презирающего, а твои тщетные потуги...

– Я устал от болтовни, – прохрипел Ковенант. Он едва держался на ногах, но, тем не менее, сила его решимости вызывала у Опустошителей внутренний трепет. – Не льстите себя надеждой, что сумеете сломить меня.

Ощутив, как содрогнулся мокша, Линден прикрикнула на него:

– Трус! – и тут же стиснула зубы, испытав на себе силу ярости Опустошителя. Но Ковенант не видел, что происходит с ней, и не знал, какую цену платит она за неповиновение.

– Кольца ты не получишь, – угрюмо пробормотал Ковенант, – и вообще тебе повезет, ежели он оставит тебя в живых, после того как покончит со мной. – Взгляд пылающих глаз Ковенанта был тверд, как горячий мрамор. – Ведите меня к нему.

– Ну конечно, низкопоклонник, – язвительно отозвался мокша. – Я трепетно повинуюсь твоей воле.

Так или иначе, Опустошитель развернул Линден и заставил ее двинуться вдоль ущелья.

Оба подземных чудовища, которыми теперь управлял брат мокши, маячили позади Ковенанта. Но коснуться его – Линден ощущала это чувствами Опустошителя – они не смели.

Путь оказался долгим, и каждое биение наполняло ее сердце нескончаемой мукой. Опустошитель наслаждался ее страданиями и изощренно приумножал их. Извлекая образы из недр ее памяти, он обрушивал их на беззащитное сознание Линден, заставляя их казаться более вещественными и реальными, чем гранит Горы Грома.

...Марид с оскаленными клыками, рычащая как хищница Джоан, жаждущая крови Ковенанта... Души, загубленные Солнечным Ядом... Рот ее матери, склизкая мокрота, зловонная, как гниль в ее легких... Располосованные запястья отца, зияющие ликованием и смертью...

Мокша изобретал все новые и новые способы мучить ее, и она знала, что мучениям не будет конца, если только она не откажется от своего «я». Но Линден держалась. С упорством, казавшимся бессмысленным, она цеплялась за то, чем была прежде, – за Линден Эвери, давшую обещание. И в тайных закоулках души замышляла уничтожить мокшу Джеханнума.

О, этот путь показался ей очень долгим! Очень долгим, хотя она и знала – не могла не знать, – что для Опустошителя он был короток, как бросок камня через черную бездну. Наконец промозглый свет карауливших Ковенанта чудовищ выхватил из тьмы вырубленную в скале лестницу – немыслимо древнюю, с истертыми за тысячелетия ступенями, но все же достаточно широкую и безопасную. Опустошитель поднимался бодро, в радостном предвкушении. Линден же следила за Ковенантом, выискивая признаки головокружения и страха.

Выглядел он ужасно. Она чувствовала, как болят ушибленные кости его черепа, улавливала неровное биение пульса. Лихорадочный озноб делал все его движения неточными и нетвердыми. На лбу бусинками выступил пот.

Но он продолжал идти так же решительно, как тогда, на Небесной Ферме, когда отправился в лес вызволять свою бывшую жену. Казалось, будто собственная слабость и отсутствие точки опоры каким-то образом поддерживают его.

Но едва ли он пребывал в здравом уме. Сердце Линден обливалось кровью, тогда как мокша Джеханнум обливал ее презрением.

Лестница достигала в длину нескольких сотен футов, а Линден и вовсе казалась нескончаемой. Опустошитель гнал ее вверх без малейшей передышки, словно хотел извлечь из доставшегося ему тела все, на что оно было способно. Но, в конце концов, она добралась до узкого отверстия в стене, через которое были видны отблески скальных огней. Лестница тянулась и выше, но мокша направил ее в тоннель. За ней последовал и Ковенант, а за ним – его охранники.

С каждым шагом возрастала жара. В конце концов, Линден стало казаться, будто она идет сквозь огонь, но для мокши это ничего не значило. Ни крутизна, ни жар, ни отвратительное зловоние ничуть его не смущали.

А мучения Линден множились – все ее пациенты, которых не удалось вылечить, представали перед ней и обвиняли ее с неистовством фурий. Она погубила их – и может быть, потому что хотела этого. Разве не черпала она силу из их страданий?

Коридор оборвался, и она оказалась там, где взращивал и лелеял свои коварные замыслы Лорд Фоул.

В Кирил Френдоре. В Сердце Грома.

В том самом месте, куда Кевин-Расточитель Страны явился, дабы свершить Ритуал Осквернения. В том самом, где Друлл-Камневый Червь обрел утраченный Посох Закона. В черном средоточии древнего и рокового могущества Горы Грома.